Затонская Мария Романовна (р. 1991) – поэт. Участник XVIII Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (2018); участник XVIII ежегодных Семинаров молодых писателей Союза писателей Москвы (2018), участник Ежегодного Всероссийского Совещания молодых литераторов Союза писателей России (2019).
Публиковалась в журналах «Кольцо “А”», «Нева» и «Арион».
ОДНАЖДЫ
Однажды меня коснулось искусство,
бабушка солировала в доме культуры,
светились, звенели стеклянные люстры,
ангелочки с гипсовой шевелюрой
с колонн свисали,
бабушка пела «Аве Мария», и это «Аве»
стекало водой в голубое моё.
Маленькая девочка расправляла ладони и плавала:
«Мама, я здесь!
чуть-чуть ещё и пойдём».
Она ныряла-выныривала из синевы.
Воды всё больше, – насколько хватает глаз.
Плыви, Мария, – бабушка пела, – плыви.
И я тогда захлебнулась!
и – началась.
***
По камушкам пройденного пути
сможет меня найти
я та, что сейчас просыпается в материнской воде,
там, в девяносто первом, – словно в нигде.
Я ей отсюда машу: смотри –
вдоль неясной дороги еще не горят фонари,
бог смотрит в меня и в тебя изнутри
черноты.
Из воды? –
говорит.
Из воды, – говорю. Тогда
она переворачивается – раз.
Она отталкивается – два.
Три – по рукам акушерки течёт вода,
Она
выходит,
чтобы
искать меня.
***
Я тебя люблю, моя маленькая жизнь.
Синева, синева, синева льётся.
птичьи гнёзда – хрустящие деревянные солнца,
в солнцах птенцы:
дзинь-дзинь.
На кухне – отцовский самогон, философские мятежи:
споры о Солженицыне и литературной лжи,
вместо барных полок – книжные стеллажи.
Мы держим друг друга за плечи и округляем рты,
выдувая маленькие истины
из пустоты.
Люблю дерево. Его шершавость и чешую,
вечернюю оранжевость дня, балансирующего на краю
горизонта, и неглубокого озера сонное дно.
И всхлип, который издаёт вода, когда ты входишь в неё за мной.
И всплеск, когда начинаешь грести.
За этот не умолкающий барабан в груди,
за любовь ко всему, и к единственному среди.
***
бел и пухл за моим окном
мир, беременный февралём.
и мы по его животу плывём
и видим сон
о том, как утроба прорвётся навзрыд –
февраль заухает, а потом
хрустальная птица отложит яйцо
мартовского птенца.
СОН КОМНАТЫ
(у картины «Спальня в Арле»)
Видишь, она на тебя из холста растёт –
спинка кровати, выпучивается, как живот.
Маленький подголовник внутри – костьми
льнёт к углу голубой стены.
Видишь, он к тебе тянется – этот пол,
подползает рыхлыми досками, и уже почти
встал под твоим ботинком, говорит, мол,
иди.
Стул неприметный, скукоженный у окна –
на нём сидит сон Ван Гога, пока он сам
снится комнате – и насовсем
остаётся среди этих неровных стен.
В синеве,
из истёртых дверей переходящей прямо
в желтизну звёзд,
разлитую в рамах.
ПАМЯТИ БУРИЧА
Когда любишь, кажется: – Боже, как ему повезло,
у кого-то (меня, например) трясутся руки, лицо бело́.
Ведь никто в него так не таращился, что есть сил.
У нас с ним особая связь, я ил,
прилепившийся к благодатному дну, и рыба
его поэзии ближе ко мне, чем к кому-либо.
Но оказывается, его уже разобрали: чешуйки, косточки –
и собрали обратно по винтику, тщательно, очень точно
в механическую рыбу, железная чешуя тугая.
Но я всё равно смотрю и мне кажется, что она живая.
***
День, когда я родилась, –
день, когда измеряют мой рост,
моё соответствие возрасту –
в общем, расту.
Имея в виду: ещё вся жизнь впереди,
потом – полжизни, потом,
говорят, – «пожинай плоды» – сиди,
сторожи дом.
Поэтому должен быть верно указан знак
качества, срок годности, и, наверно,
дата выпуска, так:
второе-седьмой-девяносто первый.
***
Что во мне моего и есть ли моё вообще. Мама
учила выбирать одежду из натуральных тканей,
папа – прощать людей
за то, что они болваны.
Дедушка твердил про добро и духовную силу,
бабушка в ванной мне руки мыла,
о том о сём бубнил из комнаты «Электрон».
У меня три поросёнка,
подвиги Айболита –
пропущенные через какое-то личное сито.
И то, что осталось во мне о том,
что я приняла и пережила потом, –
что сменило свой изначальный вид и размер –
это
только моё теперь.
***
ребенок, запертый в теле
восьмидесятилетней бабули,
подглядывает из зрачков
за посетителями бассейна.
– давай подружимся с ними?
– они плывут очень быстро,
у них очень крепкие кости,
у них очень белые зубы,
они очень любят воду.
ребенок глотает хлорку,
выныривает у борта,
жирное тело не хочет
быть сверкающей рыбой.
ребенок внутри старухи
упрямо топнул ногою,
«дура, – хмурится, – ты,
у меня ещё всё впереди,
отпусти
меня».
***
Может быть, ничего и нет.
Даже комнаты, в которой свет
из незашторенного окна.
Ничего нет, кроме меня.
Может, я не по снегу иду,
а по облакам рыхлым бреду,
блестящие вороны на лету
проглатывают хлебный мякиш.
– Страшно, – сама себе говорю, –
слишком уж белизна бела,
слишком заснеженность тяжела
за колеёй.
Может быть, эти глухие места –
мной оживлённая
пустота?
И жизнь, оживлённая мной.
И если замёрзну – я ли умру
или – в моей голове голоса
и образы выключатся, а я
просто открою чужие глаза.
